Вышел в свет августовский номер «Урала».

Он открывается стихами Леры Манович. Далее поэзия представлена творчеством Вадима Месяца, Алексея Дьячкова, Ларисы Богдановой и Дарии Брылевской. С некоторыми оговорками можно отнести сюда и «вольные стихи» Юрия Казарина «Третий сон» в рубрике «Слово и культура». Основная оговорка -  по форме это больше напоминает прозу, но автор считает: «любой текст, рождённый художественным, вообразительным, не-совсем-твоим познанием, - это стихотворение».

Повесть Олега Хафизова «Сабля Волынского» можно назвать исторической, и даже дважды: часть её событий происходит в XIV веке (а именно речь идёт о Куликовской битве и участии в ней Дмитрия Волынского), но основные события разворачиваются в XVIII веке, в правление Анны Иоанновны. Императрица, Бирон, Тредиаковский, Артемий Волынский и известный ледяной дворец присутствуют. Главная героиня рассказа Якова Курдяпина «Новый виток» – весьма экспрессивная и оборотистая пятидесятилетняя владелица берлинского ресторана, советско-еврейского происхождения. Она продаёт ресторан, путешествует и развлекается. Рассказы (пожалуй, скорее миниатюры) Ольги Поляниной «Санитарная зона», «Крыло», «Запах добычи», «Наша история» и «Орудие труда», несмотря на свою лаконичность, сочетают в себе лиризм и наблюдательность. В рассказе Дмитрия Богдана «Выла сука под Ростовом» действительно фигурирует сука Лариса Иванна. Она рожает, а в воинской части встречают Новый год – грубовато, но вполне душевно.

В «Детской» - рассказ Михаила Першина «Черешня». Черешня самая обыкновенная, а вот события происходят совершенно фантастические, да и общая картина мира в рассказе сильно отличается от привычной.

В рубрике «Письма русского путешественника» - «Хроника пикирующего коронавируса» Елены Данченко. О том, как протекает так называемая пандемия в испанской глубинке. Судя по тексту, протекает она гораздо тяжелее, чем в Екатеринбурге. Хотя бы потому, что уральцы, как правило, не стучат властям на своих соседей, если те нарушают режим самоизоляции.

В разделе «Без вымысла» - воспоминания Людмилы Путимцевой «Картинки из детства. Верхотурье, Лобва, Новая Ляля начала семидесятых». Воспоминания, как обычно, не лишены ностальгического оттенка. Однако (не знаю, как для Лобвы и Новой Ляли) для Верхотурья советский период точно был не самым благоприятным в истории. 

В «Архиве» под заголовком «Милая товарищ Елена...» обнародованы пять писем (1932-1938 гг.) Веры Инбер, адресованных Елене Хоринской. Публикация и предисловие Юлии Подлубновой и Елизаветы Коптеловой. Здесь же стихи Романа Тягунова из серии «Преображение». В 1999 году поэт сотрудничал с газетой «Преображение Урала», в которой было напечатано больше двадцати его стихотворений, большая часть из которых не вошла ни в одно его издание. Эти стихи были собраны Владимиров Матвеевым, часть из них – в номере.

Критический отдел открывается статьёй Олега Кудрина «Большая литературная игра: турнир Lego и Чемпионат по пафосу. Дюжина книг в спину современной критике». Статья большая, в ней есть и критика книг, и критика современной литературной критики, причём довольно жёсткая. Здесь же материал Сергея Боровикова «Запятая — 7. В русском жанре — 67», впрочем, более мемуарный, чем критический. В разделе «Толстяки на Урале: журнальная полка» - рецензии Елены Сафроновой на роман Григория Аросева и Евгения Кременчукова «Деление на ночь» («Новый мир»); Романа Сенчина на рассказ Ильи Кочергина «Сахар» («Новый мир»);Станислава Секретова на повесть Максима Осипова «Люксембург» и его же рассказы «Письма счастья» («Знамя») и Елены Тюгаевой на повесть Киры Грозной «Дети огня» («Дружба народов»).

Сергей Сиротин в «Иностранном отделе» пишет о романе американской писательницы Тони Моррисон «Самые голубые глаза». Роман был издан ещё в 1970-м году, и только сейчас вышел в русском переводе. Материал озаглавлен «Нелюбовь к себе» - это сказано об американских неграх. Общеизвестно, что многие белые американцы недолюбливают чёрных. Роман – о том, что чёрные тоже друг друга недолюбливают.

Кинокритика номера в «Волшебном фонаре» представлена рецензией Валерия Исхакова «Огласите весь список, пожалуйста!..» на сериал «Черный список (TheBlacкlist), детектив, драма, триллер, США, 2013–202...». И хотя речь идёт про кино, автор не обходится без упоминания о коронавирусе.

«Критика вне формата» Василия Ширяева названа «И вокруг него». Как это часто бывает, автор даёт читателям очень конкретные советы. Нужно вести дневник читателя, компьютер спрятать на антресоли или в сарай, а вместо смартфона купить тапок.

Для читателей информационного портала «Культура-Урала.РФ» есть возможность познакомиться с рассказом Михаила Першина «Черешня».

Михаил Першин — автор детских рассказов и взрослых романов, сатирических стихов и обучающих книжек. Математик по образованию и кандидат технических наук. Работает редактором детских журналов. Публиковался в разных изданиях, в том числе в альманахе для семейного чтения «Детская». Лауреат премии журнала «Урал» (2015). Живёт в Москве.

 ***

Черешня

За завтраком мама сказала:

— Вот и Валечкина черешня дала плоды.

Она вздохнула, моргнула, потрясла головой и сказала:

— Лика, собери, пожалуйста. Посмотрим, какая она на вкус.

Когда я родилась, мама с папой посадили три черешни. Им уже семь лет, и мы каждый год собираем «мои» ягоды.

А потом родился Валя, и они посадили еще одну.

А потом Валя был-был, и его не стало. А черешню всё равно называют Валиной. Ей три года, в прошлом году ягод ещё не было, а в этом появились. Правда, маленькие. Но и мои сперва были маленькие. Я сама не помню, мне рассказывали.

Сначала мама ходила в чёрном. После Валечки. А теперь только косынка чёрная. А про папу все говорят, что он хорошо держится. Странно: я специально следила — ни за что он не держится, сам по себе ходит.

Я быстро допила чай и побежала к черешне.

Ягоды были поменьше, чем мои, но всё же довольно большие. Одна висела прямо перед моим носом. Я сорвала её и открыла рот, потому что в ведёрко ещё успею набрать, а попробовать же надо. Может, их и не стоит собирать.

И только я открыла рот, как слышу:

— Стой-стой! Не ешь!

Голосок тонюсенький такой, как будто мышка пищит. Но только не «пи-пи-пи», а словами.

И на самой той ветке, где ягода висела, которую я сорвала, стоит малю-юсенький человечек. Так, побольше муравья, но поменьше шмеля, с пчелу примерно.

«Ого! — думаю. — Какую папа голограмму придумал! Прямо как живой».

Посмотрела в сторону дома: наверно, в окошко следит. Но он хорошо спрятался, не видно. А может, тут где-то на стволе камера установлена. Ладно, поговорим.

— Вот здорово! — говорю. — Чего это мне её не есть? Тут же их полно. Мне на ведёрко всё равно хватит. А попробовать надо, вдруг она невкусная.

— А чего это вдруг моя черешня будет невкусной? — обиделся человечек.

— А с каких это пор черешня твоя? — спрашиваю.

— А чья же ещё?

— Наша. Мамина, папина, моя. И вообще она Валечкина. Только Валечки больше нет.

— А, ну в этом смысле она, конечно, ваша. Я её у вас и не отнимаю. А так она всё равно моя.

— Как это так?

А сама думаю: «Что это папа задумал? Ваша — не ваша, моя — не моя. Он всегда что-то такое придумывает, с игрой слов или чем-то в этом роде».

А человечек говорит:

— Ты ягодку-то кинь в ведёрко, а то ненароком в рот потянешь.

— Да кто ты такой, чтобы мне приказывать? Хочу — кину, хочу — съем.

Человечек вздохнул:

— Как же с вами трудно! Даже с детьми.

Но я на всякий случай черешенку в ведёрко бросила. Раз такая игра, будем играть. А он продолжает:

— Ну, слушай. Я — дух этой черешни.

— Какой ещё дух? Я, имей в виду, большая и в эти сказки не верю.

— Да причём тут сказки?! Кто сказки рассказывает? Ничего себе сказки! Целыми днями стараешься, стараешься. Вон — мозоли натёр!

Он протянул ладошки, но, конечно, никаких мозолей я разглядеть не могла, тут без лупы не обойдёшься. Или даже микроскопа. Хотя если голограмма, то можно просто увеличить.

А он как будто понял, что разговор будет долгий, уселся на сучочек и руки на колени положил.

— Сказки тут ни при чём. Это — природа. У каждого растения и каждого животного есть свой дух.

— А почему ты тогда на человека похож?

А сама думаю: «Что же я его расспрашиваю, как настоящего?»

— Это ещё вопрос, кто на кого похож: я на человека или люди — на нас, духов. А почему, тебе никто не ответит. Так природа устроена.

— Хорошо, а почему ты такой маленький? Это если у большого дерева такой дух, какой же должен быть у какой-нибудь травинки?

Тут он улыбнулся:

— Вот, уже начинаешь вопросы по делу задавать. Только ты «почему» не спрашивай. Говорю же: так всё устроено. А без почему — объясню. Во-первых, у каждой травинки своего духа нет. Это какая же толкучка была бы, если так! Дух есть у всего газона. А вот у куста или тем более дерева есть. И рост у нас у всех одинаковый, он никак от размера растения не зависит. Потому что они все — растения. Вот у животных духи побольше. Скажем, мой друг, дух червячка, он раза в два меня повыше.

— Как же вы дружите? Он же вредитель, твои листья ест!

Дух вздохнул:

— Вы, люди, всё усложняете! Во-первых, не он ест, а его червячок. А во-вторых, червячку тоже питаться нужно. Вот мы с ним, духом-то, как раз и следим, чтобы и он был сыт, и дереву вреда большого не было.

— Как же, следите! Да если бы мама дерево ядом не обрабатывала…

— Ну, яд ядом, а наша работа — своим чередом. А то бы вы со своими ядами всех гусениц-червячков переморили бы.

Тут я вспомнила о главном:

— А почему же мне черешню есть нельзя? Жалко тебе, что ли?

— Мне тебя жалко, — усмехнулся он. — Потому что тут утром были два злых духа: один молодой, а другой — его вроде как учитель. И он молодому задание дал — что-нибудь этакое, злое устроить. Чтобы людям, как он сказал, жизнь мёдом не казалась. Это у них учёба такая. И молодой сделал так, что кто первый до заката солнца съест ягоду с моей черешни, тот помрёт.

— Как… помрёт?

— А как помирают? Обычно. Как твой братик помер.

Уж не знаю, вправду он говорил или голограммой был, но я представила себе маму, если я… ну, в общем, как Валечка… Да и папу. Уж тут бы даже он не удержался.

— А злые духи — они чьи? Пауков каких-нибудь? Крыс?

— Да нет, они сами по себе злые. Духов много, не только такие, как я.

— И добрые есть?

— А как же! Неужто одним злым хозяйничать?

— Так, может, позвать кого-то из добрых и отменить это колдовство?

— Вот видишь, — засмеялся дух, — сама говорила, что в сказки не веришь, а сама: «Колдовство»!

— А как же это ещё назвать?

— Просто силы природы. Есть огонь, который что-то сжечь может, есть ветер, который его раздуть может, а есть вода, которая его может потушить. Из одной и той же тучи — и молния, которая пожар устроит, и дождь, который его погасит. Так и духи: каждый своим делом занимается. А тут ещё и учебный процесс, как говорится. Учитель дал задание, как же другие могут вмешиваться?

«Ничего себе, — думаю, — прямо как в школе». А вслух спрашиваю:

— А какие ещё духи есть?

— Да всякие. Вот, скажем, я. Пока моя черешня жива, я за ней буду следить. Если я с этим хорошо справлюсь, в следующий раз стану духом какого-нибудь насекомого. Это ответственней, все же разумное существо, и сразу мне росту прибавится. Если и там я маху не дам, — он невольно пригладил свои растрепавшиеся волосы, — меня в духи рыбы какой-нибудь переведут.

— И опять вырастешь?

— А как же! И так, пока не дойду до птицы или зверя.

— Слона, например?

— Можно и слона. Но имей в виду, что между ним и какой-нибудь вороной или собачкой разницы нет. В смысле размера их духов.

— А у людей тоже духи есть? У меня, например.

— Этого я не знаю. Никогда с духом человека не встречался. Наверно, есть, но они в каком-то другом мире обитают. Пространстве, так сказать.

— А ты можешь с дерева сойти?

Это я спросила, чтобы проверить: он голограмма или на самом деле существует. Потому что голограмма далеко от своего места уйти не может.

— Конечно. Что ж я, привязан к нему, что ли?

И исчез, как будто его не было.

Я оглядываюсь. Наверно, всё же голограмма, отключился, и всё.

А он у меня на руке стоит и смеётся: вот он, я.

— Как же ты успел перебраться?

— Так я же дух, мне лестницы не нужны!

Ну, я поняла, что он, наверно, на самом деле существует, и говорю:

— А как тебя зовут?

— У нас имён нет. Что, та́к не видно, кто я такой?

— А можно я тебя буду Черешенкой звать?

— Зови, если хочешь. Только к чему? Вряд ли мы с тобой ещё будем общаться.

Потом вдруг серьёзно так:

— Давай лучше подумаем, как сделать, чтобы твои родители до заката черешню не попробовали.

— А что? Просто позовём их, и ты всё расскажешь.

— «Просто»! Ничего не просто. Взрослые меня не увидят.

— Как так? Я же вижу.

— Ты видишь, а взрослые — нет.

— Почему?

— Тьфу ты, опять за своё. Откуда я знаю, почему! Так устроено.

— А если я тебя на телефон сниму?

— Ну, попробуй.

Я достала телефон, навела на него, и… на экране ничего не было. То есть всё было: и сад, и моя рука, и деревья. Только Черешенки не видно. Глазами я его вижу, а на экране — даже следа нет. На всякий случай я запись включила, говорю:

— Скажи что-нибудь!

— Да что говорить? Не трать попусту времени.

И то сойдёт — любые слова.

Включаю запись: моё «Скажи что-нибудь» слышно, а дальше — только листья на ветру шур-шур.

Что же делать? Вот-вот придёт мама. Или папа. Сорвут ягодку — и готово! А если я начну рассказывать про злых духов и всё такое, посмеются только. Они всегда смеются, когда им что-то объясняешь.

Я говорю:

— Если бы я могла все ягоды собрать! Я бы их спрятала до вечера и сказала, что всё съела. Ну, поругали бы, ничего страшного. А вечером я бы ведёрко достала, типа пошутила.

— Здорово придумала! — Черешенка говорит. — Так и сделаем!

— Как? Я же до верхних веток не дотянусь. Ну, снизу соберу, а туда папа легко дотянется.

— Да не проблема! Подставляй ведёрко под эту ветку!

Я подставила, он мгновенно оказался на ветке и стал по ней ходить и трогать ягодки. Какой коснётся — та сама в ведро прыг! И мягко так ложатся, ни одна не помялась. Ведро наполнилось, а на ветках ещё полно ягод.

***

Продолжение читайте в августском номере журнала «Урал».

Текст анонса Андрей Ильенков, литературный эпизод Михаила Першина. Материалы предоставлены журналом «Урал».