В Екатеринбурге с программой «Тайны. Анна Ахматова» выступила Мария Третьякова – телеведущая, актриса, автор книг. Для филармонии визит артистки уже не в новинку, но по-прежнему удивляет – на каждый концерт Марии приезжают поклонницы из других городов и преданно, в любую погоду, ждут ее на служебном входе.
Мы тоже дождались и поговорили с Марией Третьяковой об удивительно складывающихся проектах, о том, как подростков привести в концертный зал и, конечно, про Анну Ахматову.
– Вы уже не впервые в Екатеринбурге, в этот раз с литературной программой – вы читаете стихи, Иван Кощеев их эмоционально подчеркивает музыкой. В прошлый раз читали больше прозу, Лескова и Куприна. А первый раз Екатеринбург вас увидел в проекте «Ариадна на Наксосе» с Уральским молодежным симфоническим оркестром и маэстро Александром Рудиным. Как рождаются такие альянсы?
– Вся моя актерская судьба связана с музыкой, поэзией и прозой. Больше, конечно, с поэзией. Проза из программы «С.Н.Ы.» – это был выход из зоны комфорта, я привыкла читать стихи, но «С.Н.Ы.» – это такая волшебная сказка. Спектакль стал любимым, зрители приходят на него по несколько раз. Приходят семьями – внучка, бабушка, мама. Все три поколения женщин. И это очень ценно.
– А как началось сотрудничество с Александром Рудиным?
– Я счастлива работать с маэстро Рудиным. Когда мы встретились на проекте, посвященном Игорю Северянину, он сказал, что мой голос звучит как оркестр. Ему понравился тембр моего голоса, интонации, обертоны, он захотел все это применить. Маэстро выбрал сначала «Медею» Георга Бенды. Но «Медея» для меня была жестковата, саму героиню я тогда не чувствовала. Я ему сказала об этом, и он предложил Ариадну, она по органике мне ближе. Мы сделали «Ариадну на Наксосе», получилась удивительная история.
Я решаю Ариадну по-актерски. Не так патетично, как написано в этой барочной мелодраме с ее высоким слогом и пафосом. А я решила говорить очень просто и рассказывала историю любви и прощения для современных 20-25-летних ребят и девчонок, мужчин и женщин. И все это под звучание барочной музыки, звучащей практически аутентично. Конечно, она была сыграна на современных инструментах, но маэстро Рудин очень трепетно относится к оригинальному материалу, и все было сделано тонко и деликатно.
Отрадно видеть, когда зрители плачут в зале, это огромное счастье для артиста – ты донес, достучался до сердца, дал возможность пережить человеку какую-то эмоцию и задуматься.
– И сейчас вы привезли камерный проект со стихами и воспоминаниями Анны Ахматовой.
– Эту Ахматову вы не слышали никогда. Я сама написала сценарий, собрала из воспоминаний Анны Андреевны, ее эссе «Амадео Модильяни» и поэзии, от самых ранних стихов до последних. Я рассказываю всю ее жизнь от рождения до смерти за один час двадцать минут. Прежде всего, я говорю о любви.
Меня спрашивают: а почему именно Ахматова – Модильяни, почему именно так? Я рассказываю о Гумилеве, Модильяни и Блоке. Анна Андреевна – женщина полная загадок, она умела создавать тайны. Поэтому программа и называется «Тайны». Все думают, что об Ахматовой всё известно – трое мужей, бурбонский профиль и так далее. Но что скрыто за этим образом – знает только она сама. Эссе о Модильяни по просьбе Ахматовой вышло только после ее смерти. А на сборнике стихов «Бег времени» портрет Анны Андреевны именно его кисти.
А еще Ахматова – это самая изображаемая женщина-поэт в истории мировой литературы. Представляете, как нам повезло – никого никогда ни в какие времена не изображали столько! Живопись, графика, скульптура и даже мозаика, которую сделал Борис Анреп, один из ее возлюбленных. Более 300 изображений, она была музой всех и остается ей.
И Модильяни для меня – это не просто ее юношеская влюбленность. На мой взгляд, это ее альтер эго. Потому что она говорит в эссе: «Вероятно мы оба не понимали одну вещь – все, что ни происходило, было всего лишь предысторией нашей жизни. Его – очень короткой, моей – очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не преобразило эти два существования». Вслушайтесь в эти слова – не обуглило. Вот оно служение, вот он путь в искусстве – и его, и ее.
А еще она когда-то говорила – я всю жизнь писала свой автопортрет в стихах. И это меня очень занимало, когда я готовила этот сценарий. Она писала, что мы с художниками делаем одно и то же, просто средства у нас разные. Мы, поэты, выражаем мысли словами, такими же простыми, как мы зовем чай пить, а художник использует краски и кисть. И меня, как творческую натуру, эта тема повергает в трепет и дает пищу и вдохновение, мне хочется это исследовать.
В спектакле я говорю о том, что с Модильяни Ахматова частично потеряла себя. Этот прекрасный Париж… Ее потом много лет не выпускали из страны, только через 10 лет после смерти Сталина она выехала в первый раз. Она жила в «своем Зазеркалье», но даже в этой ситуации не сломалась.
В Гумилеве Ахматова потеряла наставника, человека, который открыл в ней поэта. Он ей сказал: «Аня, ты большой поэт». А в Блоке, в которого она тоже была платонически влюблена, Ахматова потеряла «трагический тенор эпохи» – так она о нем сказала. И в спектакле я показываю эти потери – одна, вторая, третья.
И при этом, Анна Андреевна сохранила женскую красоту. Четки, челка и шаль – кто у вас перед глазами? Анна Андреевна, это ее элементы стиля, она сама себя создала. Она сохранила в себе женщину и сохранила свою душу.
– В программе много звучит музыки Рахманинова, она резонирует с творчеством Ахматовой?
– Да, мы постоянно слышим колокольный звон или набат, или благовест, или какой-то перезвон церковных колоколов. Опять же, Ахматова говорит в одном из последних стихотворений, это же фактически ее автограф в стихах:
Какое нам, в сущности, дело,
Что все превращается в прах,
Над сколькими безднами пела
И в скольких жила зеркалах.
Пускай я не сон, не отрада
И меньше всего благодать,
Но, может быть, чаще, чем надо,
Придется тебе вспоминать —
И гул затихающих строчек,
И глаз, что скрывает на дне
Тот ржавый колючий веночек
В тревожной своей тишине.
А веночек-то – это терновый венец.
– Как создаются ваши программы? Сначала пишется сценарий, потом подбирается музыка?
– Да, и я счастлива, что у нас такой потрясающий дуэт с Иваном Кощеевым. Это молодой, но невероятно талантливый, одаренный, тонко чувствующий музыкант, мой друг. У нас уже три программы. Нас роднит то, что у меня есть музыкальное образование.
Я закончила музыкальную школу по классу виолончели, долго занималась академическим вокалом. Мне эта техника помогает как чтецу – у меня абсолютно певческое звуковедение, далеко не актерское. Виолончелисткой и певицей я не стала, но сцена нашла меня. Я музыкальна, и у меня складывается сотрудничество со многими музыкантами и коллективами. Но Иван – особенный человек, мы с ним близко чувствуем материал, это невероятное сотворчество.
Но я хочу подчеркнуть, что жанр, в котором я выступаю, ничего не имеет общего с мелодекламацией. Это совершенно другое, это чтецкое искусство, художественное слово. Я выступаю как драматическая актриса, и музыка вживается в образ вместе со мной, но ни в коем случае мне никто не аккомпанирует.
– В предыдущий приезд вас встречали девочки-фанатки, для филармонии это не очень типично. Это фанаты шоу «Пацанки»? Насколько для вас это важно, ведь вы – кумир этих девушек.
– Я, конечно, испытываю чувство смущения, я не могу к этому привыкнуть. Но такая история продолжается уже достаточное количество лет. Это не только в Свердловской филармонии, но и в Капелле питерской, и в Московской консерватории. Недавно мы играли сложнейший спектакль «Ананасы в шампанском. Дневник его души» – там звучит Элегическое трио №2 Рахманинова. Это трагическая музыка, которая разрывает сердце и душу. И материал такой же, стихи Игоря Северянина.
И сидят в зале девочки 15-17 лет, сидят – не дышат. Я в эти моменты думаю о том, что не зря живу на этой земле. Работа в проекте «Пацанки» отчасти помогает мне приводить их сюда. Они приходят, потому что узнали меня по шоу, полюбили – спасибо им за их любовь... Я очень ценю каждую девочку, для меня все они – личности. Это прекрасно, когда около тебя много любви.
Я очень рада, что моя работа в этом проекте помогает привести их в концертный зал, в дом книги, на поэтический вечер. Таким образом люди получают образование, расширяют горизонты, дышат тем, что насыщает. Жизнь – это сложная штука, в ней есть все. И наверное, должно быть все. Но как здорово, что они придут сегодня и послушают Рахманинова, Бетховена, Шуберта, Дебюсси.
– Как получилось, что вы вышли на театральную сцену?
– Я очень люблю работу на телевидении. Театр пришел в мою жизнь, я не искала эту стезю. Я не мечтала быть театральной артисткой, так получилось. Я читала стихи со сцены как человек, который очень любит поэзию, популяризирует ее, исследует творчество Северянина, Ахматовой. И зритель стал просить еще стихи, еще, еще. Я стала заниматься с педагогами, окончила актерскую школу, потому что на вуз у меня уже физически не было времени. Я продолжаю учиться. Театр был для меня выходом из зоны комфорта, и я сделала этот шаг.
Телевидение – моя любовь, я могу сутками сниматься в шоу «Пацанки», вести свои авторские программы, здесь я себя чувствую, как рыба в воде. А театр – это каждый раз такой трепет, такое испытание. «Эстрада – что-то вроде плахи», – писала Анна Андреевна, вот я так всегда себя там и чувствую. Но именно зрителю, который поверил мне и полюбил, я обязана своей реализацией в театре. И, конечно, меня поддержали мои старшие коллеги, которых я уважаю, чье мнение для меня важно и ценно.
Михаил Горевой – это и режиссер, и педагог, и мой коллега. У нас есть прекрасный совместный спектакль «Поэзия театра». Он знаменитый артист, любимый актер Спилберга и потрясающий чтец. Дина Корзун, Сергей Безруков, маэстро Рудин, который дал мне такую интересную тему для творчества. И получается, что я с такой поддержкой сделала этот шаг, я счастлива и благодарна. Наверное, сама я бы не решилась и не рискнула, у меня не было таких амбиций вообще.
– Финальный, даже не вопрос, а предложение. В своей программе «Личность в искусстве» каждый выпуск вы начинали стихотворением, которое соответствовало моменту. Какое сегодня стихотворение-настроение дня?
– Из-под каких развалин говорю,
Из-под какого я кричу обвала,
Как в негашеной извести горю
Под сводами зловонного подвала.
Я притворюсь беззвучною зимой
И вечные навек захлопну двери,
И все-таки узнают голос мой,
И все-таки ему опять поверят.