Когда спектакль длится пять часов, соседи по ряду становятся практически товарищами, заединщиками. Хочется угостить шоколадом и глотком коньяка. Потому что заплыв серьёзный и нужны силы. Я по наивности полагала, что после первого антракта (а их было два) какое-то количество людей уйдёт. Как бы ни так. В финале аплодировали, стоя плечом к плечу. И так бурно реагировали по ходу действия, как я давно не видела. Видимо, «мысль народная», которую Лев Толстой особенно любил в романе-эпопее, была донесена Римасом Туминасом и вахтанговцами до зрителей в полной мере, сплотив зал.
К тому, что нестоличный зритель приветствует бурными аплодисментами появление на сцене каждой звезды (Сергей Маковецкий, Людмила Максакова, Ирина Купченко, Евгений Князев), я давно привыкла и в расчет не беру. Здесь же наблюдалось удивительное единодушие зала в реакции на некоторые эпизоды. Например, когда Пьер Безухов (Павел Попов), защищая честь Наташи Ростовой (Ольга Лерман), уложил на пол двуглавую гидру «подлой, бессердечной породы», обоих Курагиных, Элен и Анатоля, зал по-детски бесхитростно и дружно взорвался аплодисментами, мол, так им, гадам, поделом!
Дело в том, что драматургически материал романа вообще разложен очень просто, ясно, чётко, работа идёт в основном на бинарных оппозициях. Светлая сторона: эмоционально-душевный, живой, открытый клан Ростовых (с графом Маковецким и «графиньюшкой» Купченко), «золотое сердце» Пьер Безухов, клан Болконских. Старый князь (Евгений Князев) – воплощение, можно даже сказать, символ и эмблема высокого служения отечеству и дворянской чести, в его дочери Марье (Полина Чернышева) главное – глубокая православная вера. На тёмной стороне заводилы Курагины, гордость светского общества, его столпы и законодатели, которым всё позволено, и Анна Павловна Шерер (Анна Дубровская), превратившаяся, как ни странно, в главный рупор патриотического официоза.
Собственно, вахтанговская «Война и мир» о том, с «чего начинается родина», как в семье закладывается (или не закладывается) любовь к ней, тяжело ли, легко ли родину любить, какого свойства должна быть эта любовь. Для Римаса Туминаса магистральной становится «мысль семейная». На сцене – частное, Кутузов, Наполеон, небо Аустерлица за кадром, война как таковая появляется только в последнем действии, хотя первые два (считаем по антрактам) её предчувствием пропитаны. Трагедии отдельно взятой личности по масштабу ничем не уступают проигранным сражениям. Реперные точки повествования – дуэты (споры-дискуссии о смысле жизни) двух друзей Андрея Болконского и Пьера Безухова, их, такая разная, любовь к одной женщине – Наташе.
Разговор по нынешним временам затеян со зрителем не простой, на больную тему, и интонация ему найдена адекватная. Нас не погружают в подробности бытовых исторических деталей: декорация одна, крайне лаконичная и мобильная. Массивная, почти во весь размер сцены, ширма-стена стального цвета. Иногда она кажется стеной петербургского дворца, иногда корпусом военного корабля, не являясь ни тем, ни другим. По ходу действия махина разворачивается, регулируя пространство: например, почти лишая сцену воздуха в ключевых эпизодах с «вампирами» Курагиными и соблазнения Наташи, или давая ощущение глубины и простора на моменте бала, разорённой Москвы.
Костюмы персонажей в спектакле всегда остаются элегантными, даже в военной части, и, в принципе, выдержанными в стиле той эпохи. О(т)странение на всех уровнях постановки происходит (а оно происходит, и это принципиально) легко, пунктирно, не тотально, а отдельными штрихами-жестами. То Пьер вдруг появляется в плаще грибника-шестидесятника с рюкзаком, где «сало и спички и Тургенева 10 томов», то тётушка (Людмила Максакова) продефилирует в утрированно готическом платье, то персонаж, обозначенный в программке как Ушелец (Артём Пархоменко), пробегая мимо, предложит Пьеру табуретку для усмирения Элен или её братца. Николенька с сабелькой проскочит слишком уж сусальным гусарчиком, или уйдёт на несколько минут в ломаную пантомиму княгиня Марья Болконская.
При этом в общем раскладе постановки есть привкус оперной стилистики. Герои выходят на сцену, подают, держат себя (и паузу) так, что хочется сказать: «ария папеньки Ростова», «дуэт Пьера и князя Андрея». С одной стороны, и это элемент о(т)странения, с другой – к общей интонации спектакля добавляются обертоны оперной торжественности. Такая «память жанра» эпопее вполне созвучна. А в некоторых, особо трагичных местах, сопряженных с войной/смертью, и необходима.
Баланс между всеми стилистическими элементами выдержан идеально, каждый сценический кунштюк оправдан и раскрывает что-то в персонаже или в его взаимодействии с другими. Как идеальна, например, и цветовая партитура спектакля, где на общем, графическом фоне любое яркое пятно, будь это бирюзовое женское платье или шарф цвета морской волны, нужны «зачем-то», о чём-то сигнализируют, что-то акцентируют.
Как бы ни был прекрасен весь актёрский ансамбль, главные партии ведут, конечно, Андрей Болконский и Пьер. Наташа, скорее, стихийное начало, воплощение самой жизни, бурной, полноводной реки, которая только прокладывает себе русло, ищет его. Андрей с его гордыней, жаждой славы, ради которой готов пожертвовать всем, даже самыми близкими, не может принять её до самой смерти. Пьер беззаветно любит.
Как любит, пройдя через отмеренные ему испытания, и саму жизнь:
«Жизнь есть всё. Жизнь есть Бог. Все перемещается и движется, и это движение есть Бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить Бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
На сцене остаются трое: по центру лежит мёртвый князь Андрей, накрытый шинелью, около него штыком в землю воткнута винтовка, справа, под тёмной тканью, снятые с подвод, отданных раненым, вещи Ростовых. Слева, сидя на полу, Пьер достаёт нехитрую еду из походного мешка. В глубине сцены, запрокинув голову вверх, замерла Наташа Ростова. Свет медленно гаснет. Занавес.