Кажется, что писать о других ей гораздо проще и легче, чем говорить о себе. Самое важное, главное – ею же в её текстах сказано. Почти любую ситуацию она видит и помнит как короткий диалог, за которым может стоять большая история человека.
Ирина Васьковская – драматург, сценарист. Окончила ЕГТИ по направлению «Литературное творчество» (курс Николая Коляды). Лауреат международного конкурса современной драматургии «Евразия», премии «Дебют» и многих других. Обладатель Гран-при и приза зрительских симпатий конкурса «Новая пьеса» при Национальной театральной премии «Золотая Маска». Пьесы переводились на польский, румынский, сербский и английский языки.
Хотелось бы больше писать своё. Но работа на заказ есть и довольно часто. Бывает, например, материал тебе не по кайфу, но ты всё равно его делаешь и в итоге, конечно, его полюбишь. А бывает, когда по кайфу, или когда режиссёр тебе говорит: «Пиши, что хочешь, я всё поставлю», – это вообще классно. Это редко, но у меня несколько раз так было. Но мне всегда хочется послушать, чего человеку надо. А иногда бывает, что материал классный, и тебе ещё и говорят: «делай, что хочешь». О, так это – да! Вот, например, есть режиссёр Александр Черепанов в челябинском «Мини-театре». Несколько лет назад он попросил инсценировку «Лолиты». Я говорю: «Конечно, круто! Я обожаю «Лолиту», это же супер!». А он: «Круто, – говорит, – но ты понимаешь, у нас маленький театр, актёров мало, у нас всего две девчонки». И, не знаю, мне так кайфово было это писать, я не считала это работой, просто кайфовала. Мне хотелось как-то этот текст уместить в двух актрис, на маленькую сцену. У меня раньше было такое: как атавизм со школьных времён, что хорошо сделанная работа – только та, на которую убито много времени и куча сил. Хорошо, когда ты выложился! Вот сейчас мы с Сашей Черепановым придумали пьесу тоже на несколько человек по «Анне Карениной». Я ходила, ходила, у меня была какая-то работа, я ему всё время писала: «Вот уже почти что начала…». А у меня на самом деле не было никаких идей, но начала писать какую-то первую сцену. Потом сижу, думаю: «Ну это же мерзость, какая фигня. Ну вообще мне всё не нравится». И вдруг за полтора дня практически всю её дописала. Вот раньше бы я, конечно, подумала, что наверняка это фигня, естественно, потому что за полтора дня ничего хорошего не сделаешь. Я, конечно, ещё буду её обрабатывать, но вот самое-самое уже есть. Самое главное – написать хотя бы две фразы, которые тебе нравятся, и тогда, мне кажется, прям всё раскрутится само.
Последние года два я с трудом пишу. Ну то есть я пишу, но у меня это какими-то прям наплывами. Вот я хожу, у меня есть две идеи… древние. Я иногда напишу две страницы, а потом у меня как будто кончаются силы, но при этом никогда не кончаются силы на заказной работе. Это странно. Наверное, потому что там тебя срок поджимает, ответственность.
Ты читаешь книги, кино смотришь и как-то со всем этим соотносишься... Ну, то есть, например, ты придумал идею, а потом посмотрел что-то крутое и думаешь: «Нет, надо не так сделать». Вот я недавно прочитала пьесы Флориана Зеллера. И меня впервые, наверное, лет за семь просто поразило. Я про пьесу «Отец». Как это сделано! Как тебя, как читателя, обманывают. Притом, мне кажется, я не знаю, я не смотрела это на сцене, но мне кажется, на сцене это не сработает. Такие короткие фразы! Короткие фразы, ничего не понятно, но так классно. Мне это стало нравиться. И в «Отце» я не понимала, с какой позиции это читать. Там нет эволюции текста. Там даже нет какой-то прямой идентификации с героем-стариком. Ну, просто раз старик главный герой, ты автоматически должен как бы читать от лица этого старика. Но нет.
Я вообще слежу за новинками. Например, вышел перевод маленькой повести Маккарти «Дитя Божье». Я очень люблю этого автора и рада, что эту книжку перевели. Не надеясь, но с наслаждением прочла книжку Веркина, которая называется «Снарк снарк» Одно время я читала детективы Таны Френч: там есть детективная интрига, сам строй текста очень крутой и и преступление не является тем фактором, вокруг которого ходят персонажи. Томас Бернхард тоже мой любимый. В прошлом году перевели его роман «Бетон», он очень классный. Ещё недавно я купила книгу-интервью с художником Френсисом Бэконом – офигенская!
Это странно, но никто не говорит парням, что они пишут про мужские судьбы. Ну, то есть, мне кажется странным как-то вычленять из общей человеческой судьбы прям какую-то специальную женскую тему. Половую принадлежность, деторождение, любовь, браки. Ну, короче, меня это всегда напрягало. И приходится вроде как оправдываться, будто ты занимаешься бесполезной фигней – женской судьбой. Для меня это был всегда какой-то устарелый очень взгляд: четкое гендерное разделение. Вот есть женский роман, написанный женщиной, значит обязательно он женский? Но роман, написанный мужчиной, он же не мужской, он просто роман, роман как он есть, универсальный роман. Ну а роман, написанный женщиной, он такой… поплоше. Однажды в театре на премьере ко мне подошли две такие пожилые женщины и напористо накинулись с вопросом: «Почему вы пишете о женщинах?» В смысле? Я вообще не понимаю, почему надо это специально объяснять. Как будто надо оправдаться, что я недостаточно хороша, чтобы писать про мужчину? Что это вообще? Для меня это болезненно. Уныло как-то становится. Ты думаешь: «Люди, ну вот как?» Что такое вообще женская судьба? Как это объяснить? Это типа отношения в браке или как? Это любовное отношение? Обидно ещё бывает, что люди в этом уверены и сами пишут прям стереотипное. Однажды, помню, я открыла какую-то пьесу, там прям в аннотации сама авторша указала, что вот у неё два мира: один – рационально-мужской (естественно, серьёзный, достойный приставленного внимания), а другой женский. Конечно же, этот мир каких-то грёз, чего-то убогого. Так легко разделить, конечно, это очень просто. Вообще всё можно классифицировать. Не запариваться никогда.
Но мне всегда хочется спросить: вот роман «Госпожа Бовари», там главная героиня — женщина, она переживает любовное страдание и в конце концов травится. Ну и что, это вот женский роман? Флобер – женский автор или кто? Не знаю. А Чехов сколько о женщинах писал? И что, он певец женской темы? Нет же! Он говорит про общечеловеческое. У меня есть пьеса «Март», но я никогда не считала, что она какая-то женская, но да, там главная героиня – девушка. Не знаю, мне просто хотелось написать о девушке. Я никогда такого гендерного анализа не проводила. Если мне хотелось написать о женщинах, то это не потому, что они именно женщины. Просто кажется, что к тем авторам, которые уже на небесах, эти критерии не применимы.
Я помню, когда к Коляде поступила на курс драматургии, я маме не стала говорить. Мне тогда 25 лет, наверное, было. Я просто до сих пор, когда об этом вспоминаю, думаю: «Господи, вот я так особо не скажу, что это какая-то там суперсмелая или решительная, но был же такой вот странный порыв просто пойти. И вообще меня даже ничего не смущало». Я ни маме, ни папе, никому вообще не сказала. Думаю, если я им скажу, они такие: «Что? Куда? Совсем что ли?». Года два я молчала вообще, ничего про это не говорила. А потом мне звонит мама: «Ты, что ли, пьесы пишешь?» Я говорю: «Ну, мам, да, прости». «А ты знаешь, хорошо, что ты мне не сказала, потому что я бы подумала, что ты совсем ку-ку, а теперь я прочитала в газете, так, по-моему, классно». То есть она обрадовалась, когда ей уже как бы преподнесли это, рассказали. Но она мне это стала припоминать: «Ты всегда, всегда такая была...» А я, когда в садик ходила, у меня был друган, он умел читать. И он меня как-то научил. Я вот абсолютно этого не помню, но потом это обнаружили воспитательницы. И мама рассказывала: «Я прихожу на собрание, и вдруг там говорят, что в группе из всех детей только Саша и Ира читать умеют». Ей было обидно, что я ей не сказала, что она это узнала от чужих людей. Сейчас родители следят, гордятся.
Мама говорит: «У тебя же премьера была. Хорошие-хорошие отзывы. Ты читала?»
Я говорю: «Нет, я ничего не читала».
– «Как? Я бы всё читала!»
– «Ну, не знаю, – говорю, – ты же вот читаешь – рассказываешь мне».