«Азияты, происшедшие от совокупления уральского чугуна с белугой», «скуластые, лобастые, широкоплечие, с маленькими глазами, с громадными кулачищами», «ну, думаю, этот непременно убьет», — эти хлесткие характеристики, данные Антоном Чеховым жителям Екатеринбурга, однажды услышав, забыть трудно.
Сейчас жители Урала реагируют на подобные заявления иронично. Фразу: «Ты чо, с Урала?» из советского фильма «Самая обаятельная и привлекательная» давно превратили в мем. И все-таки, в глубине души сохраняется тень обиды на классика: ну как так? Мы ведь со всей душой, а Чехов ведет себя как героиня его же рассказа «ейной мордой начала меня в харю тыкать». Указывал на недостатки, которые, вероятно, существовали только в его голове.
Берегите свою переписку от посторонних глаз
Почему Чехов был так агрессивен по отношению к уральцам? Попробуем разобраться и предложить свою версию событий.
Свои нелицеприятные характеристики Чехов дает екатеринбуржцам в письмах, которые пишет родным и друзьям по дороге на Сахалин. Ему 30 лет, и он переживает внутренний кризис. Ему хочется дать волю своей язвительности, и он себя не сдерживает. Изначально Чехов предполагал включить письма из Сибири, в том числе с Сахалина, в собрание сочинений. Но, перечитав их, сделал на тетради с сибирскими очерками помету: «В полное собрание не войдёт». Они не предназначались для публичного обсуждения.
Но все же, что вызвало его эмоции? Можно предположить, что для Чехова путешествие вглубь России было не географическим перемещением, не поиском впечатлений и желанием познать человеческую натуру. Это было погружение в себя. Ту свою часть, из которой он долгое время выдавливал «раба». Смелое путешествие за свободой в край тотальной несвободы. Боязнь увязнуть в прошлом провоцировала внутреннюю агрессию.
Биография Чехова, бывшего лавочника, медика, фельетониста, к 30-годам ставшего известным писателем и драматургом, отличалась пестротой. Своему близкому другу и издателю Алексею Суворину Чехов писал о своем отношении к прошлому и свободе:
«Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сечённый, ходивший по урокам без галош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и Богу и людям без всякой надобности только из сознания своего ничтожества, – напишите, как этот молодой человек по каплям выдавливает из себя раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая…»
С Сувориным, издателем газеты «Новое время», у Чехова долгое время были самые доверительные отношения. Интеллектуальная близость внезапно прервалась. Их развело противоположное отношение к делу Дрейфуса. Но случилось это значительно позже поездки на Урал. А вот письмо со знаменитой фразой про выдавливание из себя раба Антон Чехов пишет непосредственно перед поездкой в Азию, 7 января 1889 года.
Найти себя, сбежав на край земли
Не каждый из нас отважится заглянуть в бездну, найти подлинного себя. Чтобы закрыть дверь в эту тревожащую правду, люди тратят состояния, обращаясь к помощи психологов и годами залечивая детские травмы. Антон Чехов решает отправиться на Сахалин. Формальный повод – тяжелое положение каторжников, до которых в светских гостиных Москвы и Петербурга мало кому есть дело. Истинный повод – желание понять себя. Не случайно близкие воспринимают известие о намерении Чехова отправиться на Сахалин как блажь. Публицист Михаил Меньшиков вспоминал: «Все были удивлены. Куда, зачем? Молодой беллетрист, любимый публикой, талант которого создан „для вдохновений, для звуков сладких и молитв“, – и вдруг отправляется на каторгу!»
Сахалин – остров, куда ссылали преступников, считая, что отдаленность места уже сама по себе надежная тюрьма. Из внутренней тюрьмы духа, которую рано или поздно ощущает каждый мыслящий человек, Антон Чехов отправился во вполне материальную тюрьму.
Начиная такое путешествие, Чехов вряд ли мог быть спокоен. Ему предстояло сразиться с собой. Эта внутренняя нервозность усиливалась физическими недомоганиями, которые писатель всегда испытывал в дороге. И это отразилось в письмах.
Семейные обиды самые крепкие
Чехов рисует быт екатеринбуржцев так, как будто сам никогда не был причастен к провинциальной среде. Но выдает белуга – рыба из породы осетровых, привычная для региона, в котором Чехов начинал свою купеческую жизнь. Соединить мощную и, вероятно, глуповатую рыбу и чугун, описывая местных жителей, мог человек, хорошенько рассмотревший белугу.
Отец Антона Чехова был купцом, мечтал, что наследники продолжат его дело. С детства привлекал сыновей к работе. Методы выбирал для этого жесткие. Антон и его братья работали в отцовской лавке. В 1876 году, когда юноше было 16 лет, отец разорился и тайно сбежал из Таганрога, где жили Чеховы, оставив часть семьи разбираться с кредиторами. В итоге семейный дом обманом заполучил квартирант Чеховых. Антону, чтобы закончить гимназию, пришлось поселиться у этого человека и зарабатывать на жизнь частными уроками.
Драматическая история банкротства отца, запутавшегося в финансах, для купеческой среды была не редкостью. Русская культура многое приобрела от этого несчастливого банкротства. А вот Чехов в юношеском возрасте получил травмирующий опыт, который время от времени сказывался в его контактах с людьми и произведениях.
В Екатеринбурге он встретился с людьми из прошлого, которое принадлежало его родителям.
«Думал, что этот непременно убьет», оказалось – это родственник
Прасковья Никоновна Симанова из Екатеринбурга была двоюродной сестрой матери Антона Чехова. Ее муж Максим Трофимович занимался хлебной торговлей. К 1890-м годам Симановы были очень заметными людьми в Екатеринбурге. Улица, на которой они жили, называлась в их честь Симановской. Троюродный брат Антона Чехова Александр был успешным предпринимателем и общественным деятелем. Ему принадлежала единственная городская газета «Екатеринбургская неделя», он активно участвовал в работе Думы, управлял построенной по самому последнему слову техники мельницей и был всего на два года старше самого Чехова. Узнав о приезде родственника, Симанов поспешил с визитом.
Реакция Чехова на этот визит была довольно странной. Если, конечно, не принимать во внимание семейные обиды. Еще и погода стояла отвратительная. Низкое серое небо, пронизывающий ветер. Поверх раскисшей весенней грязи ложится поземка, но она не скрывает недостатков пейзажа. Наоборот, подчеркивает его депрессивность. И даже «бархатный звук колоколов», о которых пишет Чехов, не способен развеять этот морок почти небытия.
В гостиницу, которую Чехов назвал «недурной», энергично врывается человек, заполняя собой все пространство. Вот как описывает эту сцену Антон Чехов:
«Здешние люди внушают приезжему нечто вроде ужаса. Скуластые, лобастые, широкоплечие, с маленькими глазами, с громадными кулачищами. Родятся они на местных чугунолитейных заводах, и при рождении их присутствует не акушер, а механик. Входит в номер с самоваром или с графином и, того гляди, убьет. Я сторонюсь. Сегодня утром входит один такой — скуластый, лобастый, угрюмый, ростом под потолок, в плечах сажень, да еще к тому же в шубе.
Ну, думаю, этот непременно убьет. – Оказалось, что это А. М. Симанов. Разговорились. Он служит членом в земской управе, директорствует на мельнице своего кузена, освещаемой электричеством, редактирует «Екатеринбургскую неделю», цензуруемую полицеймейстером бароном Таубе, женат, имеет двух детей, богатеет, толстеет, стареет и живет «основательно». Говорит, что скучать некогда. Советовал мне побывать в музее, на заводах, на приисках; я поблагодарил за совет. Пригласил он меня на завтра к вечеру чай пить; я пригласил его к себе обедать. Меня обедать он не пригласил и вообще не настаивал, чтобы я у него побывал. Из этого мамаша может заключить, что сердце родственников не смягчилось и что оба мы — и Симанов и я друг другу не нужны. Прасковью Параменовну, Настасью Тихоновну, Собакия Семеныча и Матвея Сортирыча видеть я не буду, хотя тетка и просила передать им, что она уж раз десять им писала и ответа не получала. Родственнички – это племя, к которому я равнодушен так же, как к Фросе Артеменко».
В этих характеристиках сквозит внутренняя обида, а вследствие этого желание обесценить родственника. Но если рассматривать этот эпизод как борьбу Чехова с собственным прошлым, желанием вырваться из среды, все звучит не так драматично.
Простим Чехову, даже если он прав
А если присмотреться еще тщательнее, то можно заметить, Чехов оперирует стереотипами, а не собственными наблюдениями. Даже не выходя из приличной, по его словам, гостиницы, видит в городе дикость, мрак, отсутствие цивилизации.
В письме другу, московскому врачу Николаю Оболонскому, он пишет:
«Сижу я теперь в Екатеринбурге; правая нога моя в Европе, а левая в Азии. Погода, выражаясь мягко, отвратительна... Увы, как изменилась жизнь моя! Белизну восемнадцатирублевых сорочек заменяет мне здесь снег, покрывающий мостовые; тепло заменяется жестоким холодом; вместо таких милых человеков, как Вы, я вижу вокруг себя лобастых и скуластых азиятов, происшедших от совокупления уральского чугуна с белугой...»
Вот добрались и до белуги! Чехов любил скрещивать предметы и выдумывать прозвища. Своих обожаемых такс Брома и Хину он называл помесью дворняги и крокодила. Уральский чугун, который увидел Чехов на Мотовилихинском заводе в Перми, в Екатеринбурге в его сознании начал плавиться и принимать причудливые формы. Больше всего Чехова поразил гигантский 50-тонный молот. Отсюда и мысли об акушере-механике.
В Екатеринбурге Чехов так и не покинул гостиницу, даже занавеску задернул:
«На улице снег, и я нарочно опустил занавеску на окне, чтобы не видеть этой азиатчины. Сижу и жду ответа из Тюмени на свою телеграмму».
Вполне понятно предубеждение южанина против холода, а москвича против неведомой и опасной Сибири.
Даже встреча с писателем Маминым, который интересовал Чехова, не состоялась. Дмитрий Мамин был в отъезде. Музей и прочие достопримечательности Чехов так и не посетил. Оплатив счет за гостиницу, он отбыл в Тюмень.
Дорога на каторжный остров у Чехова заняла 81 день. Жизнь на Сахалине предстала перед писателем как преддверие ада. Он спустился на самое дно жизни. Кто-то считает, что на Сахалине он разочаровался в человеке. Кто-то уверен, что это путешествие помогло обрести новую глубину отношения к людям. Помогло ли Чехову это примириться с прошлым? Возможно.
Писатель не решился преодолеть обратный путь сушей и больше не бывал на Урале. В Европейскую Россию Антон Чехов возвращался с Сахалина морским путём, на пароходе Доброфлота через Владивосток, Гонконг, Сингапур, остров Цейлон, Суэцкий канал, Константинополь и Одессу. Сахалин Чехов назвал адом, Цейлон – раем. После возвращения, в 1892 году врач и путешественник Чехов написал повесть «Палата №6». В ней писатель показал, как много проблем в человеческой жизни возникает из-за безразличия.
А что Екатеринбург? А он не переставал проявлять интерес к Чехову. Неловкую цитату о городе закопали в самую глубь полного собрания сочинений. В честь Чехова назвали улицу, библиотеку и театр, его пьесы не сходят с театральных сцен.
Чехов выплеснул свои детские травмы в хлестких характеристиках Екатеринбурга. Екатеринбург пожал плечами и повесил мраморную табличку: «В этом доме в апреле 1890 года по пути на Сахалин останавливался великий русский писатель А.П. Чехов».